Неточные совпадения
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется?
На улицу всею гурьбой
пойдут, она будет кашлять и просить и об
стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Слева, параллельно глухой
стене и тоже сейчас от ворот,
шел деревянный забор, шагов
на двадцать в глубь двора, и потом уже делал перелом влево.
Этой части города он не знал,
шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к
стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом;
на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя
на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее
на прилавки, засовывая
на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами в ее задней
стене, с голыми
стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Он тряхнул головой, оторвался от
стены и
пошел;
идти было тяжко, точно по песку, мешали люди; рядом с ним шагал человек с ремешком
на голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно
шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к
стене, наклонив голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Самгин движением плеча оттолкнулся от
стены и
пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, —
шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, — в горлышко ее дует ветер, и она гудит...
Он
шел и смотрел, как вырастают казармы; они строились тремя корпусами в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего этажа, хорошо видно было, как
на краю
стены шевелятся фигурки в красных и синих рубахах, в белых передниках, как тяжело шагают вверх по сходням сквозь паутину лесов нагруженные кирпичами рабочие.
На улице люди быстро разделились, большинство, не очень уверенно покрикивая ура,
пошло встречу музыке, меньшинство быстро двинулось направо, прочь от дворца, а люди в ограде плотно прижались к
стенам здания, освободив пред дворцом пространство, покрытое снегом, истоптанным в серую пыль.
Ближе к Таврическому саду люди
шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только
стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и
стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла
на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом
на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Эти люди настолько скромны, что некоторых из них принуждены выдвигать, вытаскивать вперед, что и делали могучий, усатый полицейский чиновник в золотых очках и какой-то прыткий, тонконогий человек в соломенной шляпе с трехцветной лентой
на ней. Они, медленно
идя вдоль
стены людей, ласково покрикивали, то один, то другой...
Он легко, к своему удивлению, встал
на ноги, пошатываясь, держась за
стены,
пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете
на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между
стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в
шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел
на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Четверо
пошли прочь, а парень прислонился к
стене рядом с Климом и задумчиво сказал, сложив руки
на груди...
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается
стена городовых, он уже хотел выбраться из толпы,
идти назад, но в этот момент его потащило вперед, и он очутился
на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож
на редактора газеты «Наш край».
— Брось сковороду,
пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем
на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос,
пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со
стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Нужно ли прибавлять, что сам он
шел к своей цели, отважно шагая через все преграды, и разве только тогда отказывался от задачи, когда
на пути его возникала
стена или отверзалась непроходимая бездна.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину
на стене, можно и не иметь, можно
пойти прогуляться, можно и не
пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел
на нее, как
на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Вот постой, Тит Никоныч придет, а ты притаись, да и срисуй его, а завтра тихонько
пошлем к нему в кабинет
на стену приклеить!
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские
стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах
пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания
на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
В переулке этом с обеих сторон, почти
на сотню шагов,
шли высокие каменные
стены — заборы задних дворов.
Буруны
стеной, точно войско,
шли на берег и разбивались у наших ног.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми
стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий
на берегу полукруглой бухты. От бухты
идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли
на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в
стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и
пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские ноги.
Мы
пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а другие два уселись
на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз
на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей, посмотрев
на голые
стены.
Он скрылся опять, а мы
пошли по сводам и галереям монастыря. В галереях везде плохая живопись
на стенах: изображения святых и портреты испанских епископов, живших и умерших в Маниле. В церковных преддвериях видны большие картины какой-то старой живописи. «Откуда эта живопись здесь?» — спросил я, показывая
на картину, изображающую обращение Св. Павла. Ни епископ, ни наш приятель, молодой миссионер, не знали: они были только гости здесь.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай, где живут 20 преступники. Он содержится чисто. Окон нет. У
стен идут постели рядом,
на широких досках, устроенных, как у нас полати в избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
Рабочие — их было человек 20 — и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки,
стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми,
пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти до конца света и сесть куда бы ни велели, хоть
на гвозди.
Пошел я в угол искать и у
стены на Григория Васильевича лежащего и наткнулся, весь в крови лежит, в бесчувствии.
— Мне, мне пугать? — вскричал вдруг Митя, вскинув вверх свои руки. — О,
идите мимо, проходите, не помешаю!.. — И вдруг он совсем неожиданно для всех и, уж конечно, для себя самого бросился
на стул и залился слезами, отвернув к противоположной
стене свою голову, а руками крепко обхватив спинку стула, точно обнимая ее.
А. И. Герцена.)] говорит: «Пойдемте ко мне, мой дом каменный, стоит глубоко
на дворе,
стены капитальные», —
пошли мы, и господа и люди, все вместе, тут не было разбора; выходим
на Тверской бульвар, а уж и деревья начинают гореть — добрались мы наконец до голохвастовского дома, а он так и пышет, огонь из всех окон.
То мазала жеваным хлебом кресты
на стенах и окнах, то выбирала что ни
на есть еле живую половицу и скакала по ней, рискуя провалиться, то ставила среди комнаты аналой и ходила вокруг него с зажженной свечой, воображая себя невестой и
посылая воздушные поцелуи Иосифу Прекрасному.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь:
пойду в пещеры, надену
на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную
стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая
стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она
на пень,
на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то
идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала
на землю.
Устав окончательно скрутил студенчество.
Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из университетских
стен. «Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились
на студентов рядом статей в защиту нового устава, и первый выход студентов
на улицу был вызван этой газетой.
Конечно, у Лотоцкого были, по — видимому, некоторые прирожденные странности, которые
шли навстречу влиянию отупляющей рутины.
На других это сказывалось не так полно и не так ярко, но все же, когда теперь в моей памяти встает бесконечная вереница часов, проведенных в
стенах гимназии, то мне кажется, что напряженная тишина этих часов то и дело оглашается маниаческими выкрикиваниями желто — красного попугая…
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам
идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал
на пол и терялся в темноте. У левой
стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее
на фигуру.
Они поехали сначала берегом вверх, а потом свернули
на тропу к косцам. Издали уже напахнуло ароматом свежескошенной травы. Косцы
шли пробившеюся широкою линией, взмахивая косами враз. Получался замечательный эффект: косы блестели
на солнце, и по всей линии точно вспыхивала синеватая молния, врезывавшаяся в зеленую живую
стену высокой травы. Работа началась с раннего утра, и несколько десятин уже были покрыты правильными рядами свежей кошенины.
Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали под ногами вязкий и влажный мох. Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять
стеною стоял дремучий лес. Мы пересекли болото в том же юго-восточном направлении и вступили под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы
шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались
на сучья, которые как будто нарочно росли нам навстречу.
Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первой же комнате; дальше она
идти не могла и опустилась
на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов
на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью в сад, в задней
стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря
на князя и
на мать.
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне
пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь, а другая там. Господа, вы
на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как
стена, ничего не поймет.
— Ты слушай дальше-то: он от меня, а я за ним… Страшновато, а я уж
пошел на отчаянность: что будет. Завел он меня в одну рассечку да прямо в
стену и ушел в забой. Теперь понимаешь?
Мы сказали, что Нюрочка была одна, потому что сидевший тут же за столом седой господин не
шел в счет, как часы
на стене или мебель.
Красивое это озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею
стеной высокие горы, а
на восток
шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в воду.
На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
А наша пить станет, сторублевыми платьями со стола пролитое пиво стирает, материнский образок к
стене лицом завернет или совсем вынесет и умрет голодная и холодная, потому что душа ее ни
на одну минуту не успокоивается, ни
на одну минуту не смиряется, и драматическая борьба-то
идет в ней целый век.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою
на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала
посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать
на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Подивилася она такому чуду чудному, диву дивному, порадовалась своему цветочку аленькому, заветному и
пошла назад в палаты свои дворцовые; и в одной из них стоит стол накрыт, и только она подумала: «Видно, зверь лесной, чудо морское
на меня не гневается, и будет он ко мне господин милостивый», — как
на белой мраморной
стене появилися словеса огненные: «Не господин я твой, а послушный раб.
Сход
шел по небольшой лесенке; передняя
стена комнаты вся уставлена была образами, перед которыми горели три лампады;
на правой стороне
на лавке сидел ветхий старик, а у левой
стены стояла ветхая старушка.
Павел стал осматривать комнату Еспера Иваныча, которую, видимо, убирало чье-то утонченное внимание. По
стенам шли мягкие без дерева диваны, пол был покрыт пушистым теплым ковром; чтобы летнее солнце не жгло,
на окна были опущены огромные маркизы; кроме того, небольшая непритворенная дверь вела
на террасу и затем в сад, в котором виднелось множество цветов и растений.